Я готова… готова… проникнуть в него...

Он просто ужасно молод. Но… я стала понимать, что такое очарование юности. Вообще-то я и раньше не поддерживала феминисток, когда они возмущались, что мужчины в возрасте ухлестывают за молоденькими. Честно говоря, я всегда была на стороне «старых козлов» и теперь очень этому рада, поскольку на себе ощутила, до какого сумасшествия способно довести красивое молодое тело. Я могу часами гладить Стивена, вдыхать его запах — и мне все мало! Я готова… готова… проникнуть в него. Я вскинула руку: — Прошу вас! Шеба снова рассмеялась, все тем же гортанным отрывистым клекотом. — Я не имела в виду буквально — каким-нибудь несуразным резиновым членом. Нет, у меня иные фантазии. Хочется очутиться внутри него. Пусть бы он меня проглотил, что ли… Знаете, как иной раз бывает: тискаешь малыша или котенка — и готов задушить в объятиях. — Она скрестила руки на груди и улыбнулась: — Все ясно, Барбара. Вы считаете меня совершенно развратной. Она вела себя так, будто общалась с иссохшей старухой, напрочь позабывшей, что такое страсть. Теперь-то мне ясно — Шеба не хотела, чтобы я ее поняла. Она упивалась мыслью о собственной непостижимости. — Дело не только в вас одной, — возразила я. — О детях вы подумали? Вот когда беспечность с нее слетела. В нем чувствуется такая сила… и при этом он так чудовищно беззащитен… Мне невыносима — в буквальном смысле невыносима — мысль о его боли. Любой боли! У меня слезы на глазах закипают, стоит только представить, что ему плохо. Думаю, то, что зовется материнским инстинктом, Стивен пробуждает во мне. Разве я одна такая? Разве не в том и особенность подобных чувств, что их невозможно обуздать? Должны же оставаться какие-то тайны — я имею в виду тайны в поведении людей, — которые не поддаются разумению.