“Можжевельника запах сладкий...“ (из цикла «Июль 1914»). Читает Галина Кухальская

“Во втором стихотворении цикла эсхатологические трансформации всех прежде ценностно-значимых элементов верхнего и среднего мира. Лес, который раньше был живительным началом, – горит и несёт в себе семантику смерти, которая передана через запах можжевельника, в мифологической системе – один из атрибутов похорон: Можжевельника запах сладкий От горящих лесов летит. Над ребятами стонут солдатки, Вдовий плач по деревне звенит. Небо утратило свою сакральную функцию, оно впервые предстает пустым. Ср.: «Низко, низко небо пустое...»; «Пустых небес прозрачное стекло». Живительный дождь, исходивший прежде из него, оборачивается кровавым дождем, окропляющим не просто землю, а землю, над которой надругались: Не напрасно молебны служились, О дожде тосковала земля: Красной влагой тепло окропились Затоптанные поля. Тот же мотив надругательства над землей звучит в стих. «Памяти 19 июля 1914» (1916): «Дымилось тело вспаханных равнин». Заметим, что в этих олицетворениях крови как дождя, земли как живого тела проступает древнейшая языческая семантика, где пространство земли, природы мифологически отождествляется с пространством человеческого тела. Возникает соблазн считать «Июль 1914» своего рода смысловой матрицей пространственно-природных композиций в сборнике «Белая стая», тем более, что цикл был написан на второй день войны. В дальнейшем мы видим продолжение и развитие эсхатологических мотивов, связанных с разрушением гармонического пространства. Так, в стихотворении «Господь немилостив к жнецам и садоводам...» (1915) мы видим другой вариант малого апокалипсиса – наводнение. Но, как явствует из названия, для Ахматовой это не просто природный катаклизм, а проявление той же немилости Божьей. Воды, прежде отражавшие небо, становятся могилой для «гниющих трав»: Господь немилостив к жнецам и садоводам. Звеня, косые падают дожди И, прежде небо отражавшим, водам Пестрят широкие плащи. В подводном царстве и луга и нивы, А струи вольные поют, поют, На взбухших ветках лопаются сливы, И травы легшие гниют. Еще в более трагической тональности изображено пространство в стихотворении «Майский снег» (1916). В стихотворении воспроизведена ситуация неожиданных майских заморозков, когда снег и мороз убивают весеннюю природу: Прозрачная ложится пелена На свежий дерн и незаметно тает. Жестокая, студеная весна Налившиеся почки убивает. Пространственный образ «прозрачной пелены» и «свежего дёрна» обретают второй смысл: прозрачная пелена воспринимается как саван, а свежий дёрн как могила. Поэтому появляющаяся во втором четверостишии семантика смерти, безусловно, связанная со смертями молодых солдат на полях Первой мировой войны, оказывается подготовленной этими пространственными символами. Перед нами уже не эсхатологическая картина, пророчащая гибель, а свершившийся апокалипсис: «И ранней смерти так ужасен вид, Что не могу на Божий мир глядеть я» ()