Борис Чичибабин. “Сними с меня усталость, матерь Смерть...“ (1967) Запись 1993 года.

Л.Карась-Чичибабина: это стихотворение «дающее представление о тяжелом душевном кризисе. В таком состоянии пребывал Борис Алексеевич, когда мы встретились: вынужденная конторская работа (литературную студию, которой он руководил, закрыли), распадающаяся личная жизнь и, как сказано им в стихах, “государственный холод глаза голубые гасил”. Наша встреча была ниспослана ему как спасение, но трагическое мироощущение не покидало его. Оно присутствует в стихах: “Тебе, моя Русь…”, “Проклятие Петру”, “Больная черепаха…”. Конечно, наряду с ними создаются и лирические стихотворения: “Трепещу перед чудом Господним…”, “Еще недавно ты со мной…”, большой цикл “Сонетов любимой”, но все они пронизаны одновременно счастьем, горечью и болью» (). Сравните со стихотворением Ахматовой «К смерти» (1939) из поэмы «Реквием»: П.Гуревич: в поэзии Чичибабина “нет негативных, чёрных состояний. Злоба и мстительность не свойственны ему“ ( “Читал он отрешённо, надтреснутым, глубинным баритоном, не выпячивая аллитераций, не поигрывая бицепсами рифм. Строчки «ВСЮ ЖИЗНЬ давился пшённой кашей, / ВСЮ ЖИЗНЬ махал пустой кошёлкой» – привожу по памяти. Именно так (с упором на «всю жизнь»!) читал их Борис Алексеевич. Время спустя стихотворение было опубликовано. Но выглядело уже по-иному. Поскольку советский человек в эпоху развитого социализма не мог питаться сплошными кашами, а о размахивании пустой кошёлкой речь вообще не шла, – то ли редактор, то ли «внутренний цензор» вынудил автора переделать эти две строчки. Взору читателя, вместо пшённой каши, предстало: – «по-голубиному не хаживал, / по-соловьиному не щёлкал» (вновь цитирую по памяти). Во всех последующих сборниках Б.А. уже значилось «КОГДА давился пшённой кашей, / КОГДА махал пустой кошёлкой»“ () «Эпиграммы провинциала» Я честь бесчестию воздам. Способны русские пророки, одной рукой казня пороки, другой подыгрывать властям. О, Разнесенский, Петушенко, джамбулы атомных времен, между витийством и враньем не ведающие оттенка! С позором родины в родстве, вы так печетесь о величьи, но нет величия в двуличьи, как нет геройства в шутовстве. 1970 «Памяти А. Твардовского» (1971) Вошло в закон, что на Руси при жизни нет житья поэтам, о чем другом, но не об этом у черта за душу проси. Но чуть взлетит на волю дух, нислягут рученьки в черниле, уж их по-царски хоронили, за исключеньем первых двух. Из вьюг, из терний, из оков, из рук недобрых, мук немалых народ над миром поднимал их и бережно, и высоко. Из лучших лучшие слова он находил про опочивших, чтоб у девчонок и мальчишек сто лет кружилась голова. На что был загнан Пастернак — тихоня, бука, нечестивец, а все ж бессмертью причастились и на его похоронах... Иной венец, иную честь, Твардовский, сам себе избрал ты, затем чтоб нам хоть слово правды по-русски выпало прочесть. Узнал, сердечный, каковы плоды, что муза пожинала. Еще лады, что без журнала. Другой уйдет без головы. Ты слег, о чуде не моля, за все свершенное в ответе... О, есть ли где-нибудь на свете Россия — родина моя? И если жив еще народ, то почему его не слышно и почему во лжи облыжной молчит, дерьма набравши в рот? Ведь одного его любя, превыше всяких мер и правил, ты в рифмы Теркина оправил, как сердце вынул из себя. И в зимний пасмурный денек, устав от жизни многотрудной, лежишь на тризне малолюдной, как жил при жизни одинок. Бесстыдство смотрит с торжеством. Земля твой прах сыновний примет, а там Маршак тебя обнимет, «Голубчик,— скажет,— с Рождеством!..» До кома в горле жаль того нам, кто был эпохи эталоном — и вот, унижен, слеп и наг, лежал в гробу при орденах, но с голодом неутоленным,— на отпеванье потаенном куда пускали по талонам на воровских похоронах. ___ [...] Не дьявол и не рок, а все мы виноваты, Что в семени у нас — когда б хоть гордый! — чад. И перед чванством лжи молчат лауреаты — И физики молчат, и лирики молчат. Чего бояться им — увенчанным и сытым? А вот поди ж, молчат, как суслики в норе, — А в памяти моей, смеющийся, сидит он И с болью говорит о попранном добре… Нам только б жизнь прожить, нам только б скорость выжать, Нам только б сон заспать об ангельском крыле — И некому узнать и некому услышать Мальчишку, что кричит о голом короле. И Бога пережил — без веры и без таин, Без кроны и корней — предавший дар и род, По имени — Иван, по кличке — Ванька-Каин, Великий — и святой — и праведный народ. Я рад бы всё принять и жить в ладу со всеми, Да с ложью круговой душе не по пути. О, кто там у руля, остановите время, Остановите мир и дайте мне сойти. (1978)