Наибольшее влияние на Цветаеву оказала ее мать (которая, кстати, хотела не дочь, а сына, что позднее случилось и с самой Мариной

Наибольшее влияние на Цветаеву оказала ее мать (которая, кстати, хотела не дочь, а сына, что позднее случилось и с самой Мариной), но и отец и благополучие семьи взрастили Цветаеву непокорной и смелой. Ее отец был создателем и первым директором Пушкинского музея, много путешествовал, собирая экспонаты для музея. Положение семьи позволило Цветаевой (которую в детстве выгоняли из гимназии) учиться во Франции в Сорбонне - огромная редкость по тем временам особенно в России. Марина чувствовала свою несовместимость с окружающими. В одном из своих писем она признавалась: «Боюсь, что беда (судьба) во мне, я ничего по-настоящему, до конца, т. е. без конца, не люблю, не умею любить, кроме своей души, т. е. тоски, расплесканной и расхлестанной по всему миру и за его пределами. Мне во всем — в каждом человеке и чувстве — тесно, как во всякой комнате, будь то нора или дворец. Я не могу жить, т. е. длить, не умею жить во днях, каждый день, — всегда живу вне себя. Эта болезнь неизлечима и зовется: душа». После революции в эмиграции, а потом и после возвращения в Россию Цветаева жила в нищете. В поисках заработка она билась как рыба об лед, но никогда не бралась за заказные работы. Основным источником ее дохода в Париже стали литературные вечера. Она ощущала свой долг не только перед поэзией, но и перед семьей. Нищета была просто ужасающей, Цветаевой приходилось постоянно просить деньги. Она сама стирала, штопала, экономила на продуктах, на транспорте. Писатель Борис Пастернак помогал Марине упаковывать вещи для эвакуации. Когда он принес веревку, чтобы перевязать чемоданы, в шутку сказал: «Веревка все выдержит, хоть вешайся». На этой веревке Цветаева в 1941 году повесилась. Марина Цветаева попрощалась с жизнью 31 августа 1941 года в Елабуге. Точное расположение ее могилы на кладбище остается неизвестным.