Марина Цветаева. “Всё повторяю первый стих...“ (6 марта 1941) Исполняет Светлана Крючкова.

Другие декламации: Песня: Е.Погорелая: “Цветаеву можно понять: дружба с Тарковским, не только боготворившим ее стихи, но и выдерживавшим степень эмоционального накала их поэтического общения, была для нее последней отдушиной в годы трагического одиночества по возвращении из Парижа в Советский Союз. Судя по всему, молодым поэтом «с тонким нервным лицом, со вздернутыми к вискам мефистофельскими бровями» (М. Белкина) Цветаева была не на шутку увлечена: это внезапное чувство, эта одновременно творческая и человеческая привязанность позволяла ей хоть ненадолго отрешиться от того холодного ужаса, которым встретила ее Москва предвоенного года, Москва эпохи «большого террора». Однако цветаевская обида на якобы отказавшегося участвовать в поэтическом диалоге Тарковского не имеет под собой никаких оснований: стихотворение «Стол накрыт на шестерых…» адресовано не живым, но ушедшим и входит в (негласный) цикл Тарковского, посвященный его тайной юношеской любви. Брат и отец поэта, упомянутые во второй строфе, к 1940-му году мертвы; мертва и та женщина, которой суждено было стать героиней личного мифа Тарковского, его Беатриче, его связной с тем таинственным миром ушедших, в существовании которого Тарковский не сомневался и который всегда считал частью мира живых. «Около двадцати стихотворений связано с именем Марии Густавовны Фальц, юношеской любви Тарковского, чувство к которой он пронес через много лет, – пишет М. Тарковская в книге «Осколки зеркала» (2018), где фрагментарно, «осколочно», но и одновременно чрезвычайно подробно рассказывает историю своей необыкновенной семьи. – Мария Густавовна была хороша собой, умна, образованна, прекрасно играла на рояле [эта деталь еще всплывет в текстах Тарковского, обращенных к Марии] любила и хорошо знала поэзию…» Зная о собственной болезни (Мария Фальц страдала тяжелой формой туберкулеза), она не хотела связывать свою судьбу с судьбой Тарковского, который к тому же был младше Марии на несколько лет («Тогда я думал, что она не любит меня. Вероятно, так и было. Ведь я был совсем мальчик тогда, за что меня было любить?»). В последний раз они увиделись в 1928 году, когда Тарковский познакомил ее со своей первой женой, соименницей Фальц, а через четыре года, 5 августа 1932-го, она умерла. Так в лирике Тарковского сложился знакомый каждому его читателю миф о посмертной (бессмертной!) любви к той, кого уже нет на земле, но чье присутствие опять же акмеистически зримо и ощутимо благодаря предметным, бытовым, точным деталям («Каблучки мои в пыли, / Выцвела коса…»), соседствующим с потусторонней музыкой, вызывающей в памяти образ Орфея («И поют из-под земли / Наши голоса»). Миф этот практически без изменений перейдет затем в поэзию Бориса Рыжего, только место таинственной молчаливой Марии («Невысокие, сырые / Были комнаты в дому. / Называть ее Марией / Горько сердцу моему…») займет рано умершая одноклассница Рыжего Эля, что «прямо с белых ступеней / ушла в царство теней». Чем влечет этот миф таких разных поэтов? Может быть, именно своей связью с мифом об Орфее, напоминающем о победе любви и поэзии над самой смертью?..“ ()