Солженицын читает “Один день Ивана Денисовича“. Полная запись

Первое опубликованное произведение сразу принесло ему мировую известность и, по часто встречающемуся мнению, повлияло на дальнейшую историю СССР. “Первое произведение о сталинских лагерях, опубликованное в СССР. Описание обычного дня обычного заключенного — ещё не полный отчёт об ужасах ГУЛАГа, но и оно производит оглушительный эффект и наносит удар бесчеловечной системе, породившей лагеря. [...] для миллионов он стал откровением, долгожданным словом правды и краткой энциклопедией жизни ГУЛАГа. Солженицын задумал рассказ об одном дне заключённого ещё в лагере, в 1950–51. Непосредственная работа над текстом началась в 1959 и продолжалась 45 дней. К этому же времени — концу 1950-х — относится работа над второй редакцией романа «В круге первом», сбор материалов для будущего «Красного Колеса», замысел «Архипелага ГУЛАГ», написание «Матрёнина двора» и нескольких «Крохоток»; параллельно Солженицын преподаёт физику и астрономию в рязанской школе и лечится от последствий онкологического заболевания. В начале 61-го Солженицын отредактировал «Один день Ивана Денисовича», смягчив некоторые подробности, чтобы текст стал хотя бы теоретически «проходным» для советской печати. Летом 63 года «Один день…» фигурирует в секретном отчёте ЦРУ о культурной политике СССР: спецслужбам известно, что Хрущёв лично санкционировал публикацию. «Он не построил, по существу, никакого внешнего сюжета, не старался покруче завязать действие и поэффектней развязать его, не подогревал интерес к своему повествованию ухищрениями литературной интриги», — замечал В.Лакшин⁠: внимание читателя удерживают смелость и честность описаний. «Один день…» примыкает к традиции сказа, то есть изображения устной, некнижной речи. Таким образом достигается эффект непосредственного восприятия «глазами героя». При этом Солженицын перемешивает в рассказе разные языковые пласты, отражая социальную реальность лагеря: жаргон и брань зэков соседствуют с бюрократизмом аббревиатур, народное просторечие Ивана Денисовича — с различными регистрами интеллигентной речи Цезаря Марковича и кавторанга ⁠ Буйновского. [...] Две большие, разного порядка традиции русской литературы: очерковая (повлияла на замысел и структуру текста) и сказовая, от Лескова до Ремизова (повлияла на стиль, язык героев и рассказчика)“ [] «Один день Ивана Денисовича» был выдвинут на соискание Ленинской премии по литературе, но Солженицын, после отставки Хрущёва впавший в опалу, так её и не получил. Рассказ, уже изданный отдельной книгой, изъяли из библиотек как «дающий пищу для антисоветской пропаганды буржуазным идеологам». “В годы сталинских репрессий прямые их жертвы были лишены голоса — первые литературные свидетельства создают их матери и жёны, стоявшие в тюремных очередях. Произведения Ахматовой и Лидии Чуковской пишутся только для себя и самых близких, и только с началом десталинизации во второй половине 1950-х годов, когда начинают возвращаться заключённые, лагерная тема проникает в печать: после речи Хрущёва на XXII съезде КПСС Солженицын отправляет «Один день Ивана Денисовича» в редакцию журнала «Новый мир». Рассказ, уже изданный отдельной книгой, изъяли из библиотек как «дающий пищу для антисоветской пропаганды буржуазным идеологам“ (). Солженицын о встрече с Ахматовой: “«Я ехал, волнуясь: первый раз в жизни мне предстояло коснуться вживе настоящей русской литературы, да просто никто до этого срока не дожил, одна она. Литература, казавшаяся мне давно убитой и прерванной, – оказывается, еще дотянулась, чтобы пожать мне руку в напутствие». Так писал Александр Солженицын, вспоминая, как торопился на встречу с Анной Ахматовой в октябре 1962 года. И как так и не рискнул ей сказать о своей работе над «Архипелагом ГУЛАГ». Писатель не скрывал своего восхищения чеканной ахматовской строфой: «…И какая афористичность: никаким ненужным словом не засоренные строчки так и просятся запомнить их. Всегда – четкий рисунок чувства, выраженный лаконично и простейшими словами». «Светоносец». Так Александра Исаевича называла она“ () Из очерка Солженицына о встрече с Ахматовой осенью 1962 года: “Считает: почему Сталин её не уничтожил? — слишком нашумел, сделал заметной. Но лишили писательского пайка, иностранных посылок. Спрашивал злорадно: «А как поживает монахиня?» На Сталина я отозвался готовно и дерзко: разрешите, прочту стихотворение на его смерть? (Я — ей!!) Прочёл — «Пятое марта». У неё непринуждённо вырвалось: — Здорово! — И сразу: — Сталин всё-таки не уничтожил, кого нужно. Вот — вас и меня, пропустил“ () Из оперы “Один день Ивана Денисовича“: