Лажовый перевод (старая российская традиция)

О ТРУДНОСТЯХ ПЕРЕВОДА Вряд ли стоит сравнивать кинодубляж в США и в России. У американцев это и не дубляж толком — у них другое законодательство: там фильмы нельзя дублировать “в губы“, как привыкли у нас. Оригинальный текст должен быть слышен, голоса актёров, интонации, особенности дикции, акценты, страсти — то, что и составляет существенную часть актёрской игры. А место перевода — в субтитрах по нижней кромке экрана. В СССР фильмы переводили хорошо. Иногда просто здорово. Умудрялись не потерять игру слов, особенности оригинального юмора... Да и с голосами, правду сказать, зачастую помогали иностранным товарищам. В моей юности Жан-Поль Бельмондо говорил богатым баритоном Александра Белявского. И вдруг, став постарше, я увидел “На последнем дыхании“ и услышал надтреснутый тенорок. При всей моей любви к актёру — диссонанс оказался великоват. Но текст был безупречен. А сейчас... О языковых тонкостях речи уже не идёт. Справиться бы со школьным курсом, и то хлеб. Героиня стаскивает свитер со словами: “Мне надо измениться!“. Понятно, что “to change“ в этом случае — “переодеться“, и понятно, что переводчик не видел фильм: он работал только со звуковой дорожкой, а до смысла сказанного ему вообще дела нет. В приложенном 24-секундном видео — “to move on“ значит не “переехать“: героиня говорит, что стала продвинутой, и предлагает продвинуться своему бывшему. Но переводчику это не интересно; редакторам, актёрам и режиссёру дубляжа тоже, и свою скуку они транслируют на зрителя... ...только я бы не хотел им уподобляться, поэтому закончу на подъёме. Наверное, самое сильное впечатление от переозвученного фильма я получил в конце 1993 или начале 1994 года, когда регулярно наведывался в Москву. Меня вполне устраивала гостиница “Россия“, про которую много лет спустя я написал 12-серийный сценарий, но больше нравилась “Москва“. Любовь оказалась недолгой: всех постояльцев оттуда вскоре вытеснили депутаты Государственной думы. Они ещё не наловчились приватизировать служебное жильё; ещё не стали миллионерами, не покупали пентхаусы в России и за рубежом, а в должность ходили напротив гостиницы — в здание бывшего Госплана СССР, куда и сейчас. “Москву“ целиком забрали под народных избранников, а я перебрался в “Интурист“ неподалёку. Целый этаж там занимал офис депутата Кобзона. Бывший певец развитого социализма мощно торговал вином и много чем ещё. Народ на этаже у авторитетного коммерсанта тёрся соответствующий, но гостиница была большая и в ней хватало места приезжим вроде меня. А поскольку она всё же называлась “Интуристом“, телевизоры в номерах показывали не только пяток тогдашних российских каналов: к ним в придачу работали штук десять-пятнадцать иностранных. Невиданная роскошь по тем временам — как и пульт дистанционного управления телевизором, кстати. И вот однажды, еле живым воротясь к ночи в номер, я налил себе полстакана виски, лёг, включил телевизор, пультом попереключал каналы — и случилось то потрясение, ради которого затеян этот рассказ. Я наткнулся на турецкий канал. Там показывали фильм со Стивеном Сигалом, где он бывший морпех и всех крошит. Фильм был дублирован именно “в губы“, и непобедимый Стивен каким-то диким голосом с дикими интонациями выкрикивал тюркоязычную абракадабру, как будто не человечество спасал, а защищал свой ларёк от конкурентов или доказывал, что помидоры у него не гнилые... Я такие сцены видел в Москве каждый день. В исполнении Сигала это было невероятно смешно. Жаль, что сейчас уже и не объяснишь.